— Бывали такие экспедиции, — говорит Граве. — Но вообще нам, органическим, миллитация даётся трудно. В пластинке кремния превратил миллион атомов в тысячу, всё равно это кремний. А у белка, у гемоглобина например, отними атом железа, это уже не гемоглобин. Так что ису-хирурги пока незаменимы при массовых операциях омоложения.
— Да, мы незаменимы, — гордится Гилик.
И опять в моем блокноте В—О, В—О: вопрос—ответ, вопрос—ответ. Невольно вспоминаешь пословицу про одного “любопытного”, который столько вопросов задаст, что десять умных не ответят.
В. И всех вы можете омолаживать, Граве?
О. Как правило, можем. Конечно, у нас разные способы, в зависимости от физиологии сапиенса. Лучше всего удаётся то, о чём ты слышал, — выключение выключателя молодости.
В. (обязательный эгоистический вопрос). А меня?
О. Вероятно, и тебя. Пошлём хирурга, он разберётся в твоей эндокринной системе, твоём мозгу…
В. И сколько раз удаётся омолаживать? До бесконечности?
О. Нет, не до бесконечности. Раз двадцать — тридцать получается, у разных рас по-разному, у самых счастливых — до ста раз. А есть и расы-неудачники, те, которые и раньше не ведали старости, росли, росли до самой смерти (“Как у нас крокодилы и удавы”, — думаю). У этих, видимо, нет выключателя молодости, нечего и отключать. И у нас, человекоподобных (“это он-то человекоподобный — скелет пятнистый!”), со временем получается сходно. При повторных омоложениях мы возвращаемся уже не в юность, а в позднюю зрелость — как бы в возраст около сорока. И все грузнеем, тяжелеем, становимся этакими борцами-тяжеловесами, тело таскаем пыхтя, как бы в гору ползём. Ползаем, пока сердце выдерживает.
В. Значит, смерть неизбежна? — допытываюсь.
О. Смерть конкретна. Без причины никто не умирает. Смерть из-за выключателя молодости — первая причина, смерть из-за необратимых изменений — вторая. Разберёмся и с ней справимся. Может, сердце надо ставить мощнее, может быть, рост мускулов и костей притормаживать. Я ещё надеюсь дожить до такого открытия. У меня только шесть омоложений позади.
(“Шесть — мне бы столько! Значит, лет триста мне подарят. Не составить ли план жизни на триста лет вперёд? Сотню лет на изучение Звёздного Шара… на отчёт лет двадцать. А потом? Сундуки времени. Вот богатство-то!”)
— А мы бессмертны, — вставляет Гилик. — У нас все агрегаты заменимы, даже голова и блоки памяти.
— Ты стареешь морально, не зазнавайся.
— И ты, Человек, стареешь морально.
К удивлению, Граве поддерживает вертлявого кибера:
— Да, и мы устареваем, — вздыхает он
Новый букет В—О.
В. Удлинение—уменьшение — выключение—переключение — это все простые, почти механические действия. Но есть задачи посложнее. Вот я некрасивый, а хочу быть красивым. Внешность мою хирург способен изменить?
О. Нет, это задача не для микрохирурга. Он не может же стёсывать нос или волосы по одному подсаживать в брови. Тут должна действовать воля. Нужно, чтобы воля диктовала изменение тела. Вот непостоянноформные, помнишь, сиделка была у тебя такой породы, ты ещё удивлялся, какие у неё ласковые руки, те могут отрастить сколько угодно рук и ног, любой длины, любого вида. Нам же, владельцам неподатливого, непослушного тела, надо укреплять, усиливать волю многократно… Чем? Тренировкой, гипнозом, энергогипнозом, мультипликаторами всякими. Как это выглядит? Сидишь, сидишь часами и думаешь сосредоточенно: “У меня растёт третья рука, третья рука, третья рука…” И вырастает.
В. Третья рука?
О. Третья рука, нога, плавники, крылья, рога, шерсть, хвост — всё, что потребуется. Вообще можно превратиться в любого зверя.
В. Как в сказке — и во льва и в мышонка?
О. Лев — пожалуйста, мышонок не получится. Череп у него маловат, мозг не поместится.
Ага, невозможно! Все-таки признался Граве в бессилии.
— А зачем превращаться в мышонка? — спрашивает Граве. — Чтобы спрятаться? Так лучше глаза отвести, внушить, что ты невидимка. Вот я у вас в Ленинграде, как правило, ходил невидимкой. Впрочем, можно внушить, что ты мышонок. Научить?
В. Ну а мёртвых вы умеете оживлять?
(Рассчитываю на отрицательный ответ. Хоть что-нибудь должно быть невыполнимое).
О. Если есть добротная матрица, оживляем. Это не труднее, чем изготовить копию по зафонограмме. Оживший безукоризненно помнит всё, что было до момента записи. Все, что было после записи, пропало.
Хуже, если “объект” умер до изобретения матриц. Тут ищут волосы, личные вещи, бумагу, по которой водил руками, в надежде установить формулы ДНК, РНК и прочие. Это трудно… и делается редко. Счастья не приносит, больше огорчений. На нашей планете Хох мы восстановили великого поэта прошлых веков, такого масштаба, как ваш Шекспир. Но он был великим в свою эпоху, в новой показался напыщенным, многословным, старомодным. И несведущим даже, ему учиться пришлось заново. Обидно быть памятником самому себе, живым портретом бывшей знаменитости. Так что это делают редко.
Другое дело с современниками. Сапиенс отправляется на чужую планету, в опасную экспедицию, может погибнуть. Тогда для страховки снимают матрицу. Если путник не вернулся, можно восстановить. Но и тут он помнит только предотъездное. Просыпается и спрашивает: “Меня восстанавливали, что ли? Значит, я погибал? Ну, расскажите о моей смерти”.
Глаза можно отвести, внушить окружающим, что ты лев, мышонок и невидимка. Можно стирать память и заполнять её, как амбарную книгу. Возвратить молодость можно, оживить мертвеца можно, я сам семь раз уничтоженная и семь раз восстановленная копия самого себя. Машины создают своё машинное государство, другие машины копаются в моем сердце, чинят клапаны изнутри. И если завтра мне скажут: “Пойдём играть в футбол звёздами и щекотать пятки господу богу”, — я не удивлюсь ничуть Запасы удивления у меня исчерпаны, чувство сомнения атрофировано. Осуществимо все, если не сегодня, то завтра, не тем способом, так другим. А если возможно все, чему же удивляться? Гилик напоминает, Граве предлагает, уговаривает, а я тяну меланхолично:
— Стоит ли время тратить?
Граве смотрит на Гилика, Гилик на Граве:
— Покажем Человеку полигон Здарга?
— Покажем полигон. А что же ещё?
ГАЛАКТИЧЕСКИЙ ПОЛИГОН
Наконец получено “добро”!
Полигон закончил серию опытов и согласен потратить день на гостя с Земли.
Привычно ввинчиваюсь в подпространство, потом вывинчиваюсь. Измочален, но не потрясён. Неизбежное зло для космического туриста. Воспринимаю его как шприц с лекарством, как бормашину. Неприятно, но терпеть надо. Взрослый человек морщится, но не охает.
А путь от астродрома до полигона и вовсе приятен.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
